"Она спит. Если присмотреться, видно быстрое трепетанье ресниц или движение глазных яблок под смеженными веками. Что мне в ней?
Ненавижу собственную нежность. Она течёт через край от малейшего прикосновения. Она проникает в женщину, незаметно разрастаясь из мимолётного наслаждения в болезненную необходимость, она - плод моей тщеславной угодливости. Китайский шёлк, дорогой товар.
Что мне в ней? Она красива, отнюдь не глупа; я помню, как впервые доверились её глаза, запрокинутые мною в каком-то мечтательном танце. Она не умеет лгать и чистить апельсины, она тихо напевает в радости и плачет от лёгкого несварения. Нежность смущает её и настораживает; она, пожалуй, колебалась долее многих. Её спящая рука огладила прядь над ухом и мягко соскользнула с постели. Моя ладонь пахнет её волосами, а ванная комната населена незнакомыми, но деликатными флаконами.
Съежившись и поджав колени, я начинаю замерзать. Желание подниматься затемно и нагишом из угла рассматривать спящую женщину сродни вуайеризму. С тою лишь разницей, что не плоть моя тем возбуждается, но мысль. Сквозь окна протискиваются звуки. Если уличный шум - от предрассветной увертюры к полуночной коде - записать нотами, он не уступит пиескам джазовых авангардистов. Видимый город бывает пошл, а в акустическом смысле он выигрывает, нужно лишь не отмахивать шторы, не впускать физиономии соседских домов и не выходить из квартиры без крайней необходимости.
Всё же я решительно мёрзну. Осторожно встроиться в изгибы её тела - не разрушая хрупкой глазури, лишь провоцируя неожиданный ход сновидения - или тихонько одеться, ( Collapse )
Я объявлял голодовки в пяти учреждениях трёх стран, а наблюдал их со стороны десятки. Отсюда некоторые замечания, поверхностная оценка эффективности тюремного неядения, так сказать.
Если бы ВОХРа бледнела от известия, что подследственный или осуждённый намерен игнорировать баланду, а после гурьбой неслась исполнять его капризы, то, наверное, билеты в тюрьму продавались бы на сайтах туристических агентств. ( Collapse )
Смерть всегда, сколько себя помню, от раннего детства, мнилась мне неким запасным универсальным ключом к любой ужасной и неразрешимой жизненной задаче. Никакого особенного страха перед смертью я не испытывал; обретённое в "сумрачном лесу" христианство только утвердило меня в бесстрашии, исключив лишь самовольный порыв ей навстречу.
Обстоятельства дикой судьбы и болезненные связи с людьми - даже ближними - также не прилепляли меня к миру. Здешнее - и я сам, в числе прочего - глядело искажённым, пошлым, фальшивым, а смерть, я был уверен, несла с собою избавление, искупление, утешение и, наконец, новое, высшее существование в невообразимой красоте.
Как вдруг, под занавес среди неясного неба, - первая любовь. Поздняя, чистая, не обременённая стыдом, похотью или виной, - совершенная. И, что важно, услышанная, принятая, встреченная женским сердцем. Счастливая.
Единственная сила, способная куда-то деть происходящее сейчас чудо, - это смерть. И с каждым днём, crescendo, я думаю о ней всё больше. Ещё не боюсь. Но уже её не знаю.
Уходя на зону, АН говорит вдруг удивительные христианские вещи. В сочетании с прежним декларированным национализмом это звучит так, что русским нечестно просто ухмыляться.