Стреляй в куст, Бог виноватого сыщет (русская поговорка)

уже в палате на кровать, неловко толкнул каталку и переехал сестричке мизинец на ноге.

- Сука ты, - сказала она как-то сдавленно, сдержанно, даже уважительно, но помогать бросила. В это же время из телефона сообщили, что умер отец Дмитрий. Поскольку ночь, я укрыл бабку, расставил прикроватные тумбочки обратно в эндшпиль и потушил растениям свет.

Никогда ему не забуду радости первых пониманий сложных вещей. Видел живьём лишь однажды в церкви на "Динамо", но знаю о нем многое - значительное, красивое, бескомпромиссное. Крещу лоб за упокой и только теперь понимаю, как осуждённые могут ходатайствовать перед Христом.

Везут вторые тромбоны, курсантов Макаровки, грузинских скульпторов, хорошеньких вьетнамок и атлетичных агентов ФСО. Госпитализация молодеет, что говорит лишь о том, что мне легче работать, - больше ходячих. Обобщать глупо, это всего только моя маленькая больница, но смерть отца Дмитрия - личная потеря; стало грустно, одиноко и кажется, что другие попы вряд ли что-то могут понимать в неофитах конца прошлого века.

Надо признать честно, русский народ сейчас как будто меняет шерсть или кожу, линяет. Омертвелые покровы падают с противоестественной скоростью, открывая раны и причиняя жестокую боль. Самые слабые и тяжёлые старики из семей, интернатов, больниц, домов престарелых кончаются разом, скоротечно, без шансов. Это те, чьи жизни без вируса при "доковидных" доходах и разной медицинской доступности длились бы ещё от одного года до двадцати лет. При этом любая вакцина для них вроде выстрела в голову.

Как я понимаю, сделать ничего нельзя. В этом отмирании нет места воле, навыкам или разуму человека, "дерево меняет кору". Да, для нас - "вдруг". И что с этого?

Подверстать сюда можно многое, но общая идея - довольно, впрочем, тривиальная - ясна*.

В то же время, словно прорастая сквозь эти болезненные разрушения, крепнут и закаляются выстроенные ради настоящего дела русские объединения. Это малые производственные компании, устроенные на честных и, зачастую, семейных принципах, социальные некоммерческие организации вроде петербургского Центра св. Василия Великого, приходы, сплотившиеся вокруг священника или храма, это Университет Дмитрия Пожарского, это Фонд прп. Серафима Вырицкого, который седьмого октября открыл в Пскове памятник Савве Ямщикову, это русские врачи из разных краёв отечества, которые учатся сообща настаивать и не бояться. Я привёл здесь мои радости только за последнюю неделю. Неожиданно мрак происходящего подсвечен золотом.

Мор среди поколения, чьи родители лично знали Великую войну (к слову, так совпало, что нарастающая необъяснимых празднеств пресечена смертельной вирусной угрозой последним очевидцам. Это осмыслится нами значительно позднее, после нас) и смещение любви к этому поколению в область памяти высвободят постепенно у русских настоящий, честный интерес к недавнему прошлому.

Ради нежного тления стариков рядом с нами мы готовы были отдавать деньги, время, силы, честь, прошлое, - хоть саму жизнь, и теперь не иметь вины в их гибели, - это дорогого стоит, это настоящая линька, смена шкуры, кожи русского народа, это дарованный нам острый неутоленный аппетит обновлённого организма, чистая памятливая грусть и не потраченные силы. Мы, тридцати-, сорока-, пятидесятилетние, неожиданно и необычайным образом, сами становимся кожей народа, его памятью, его старшими.

Прошло всего полгода с начала пандемии, но мы так сильно изменились; мы, русские "на местах", наблюдаем трепет и растерянность насекомых имитаторов, чего не было, пожалуй, с послевоенных времён. Однако нам не надо "чем хуже, тем лучше", пусть всё идёт свои чередом, мы делаем своё частное дело на своём важном месте. И мы не суетимся. Такое впечатление, что мы потихоньку возвращаемся.

--------------
*Должен подчеркнуть: я позволяю себе идею на том основании, что пашу санитаром приемного покоя ковидной больницы уже четыре с половиной месяца, принимая за каждую суточную смену от девятнадцати до семидесяти восьми пациентов (из них от двадцати до сорока процентов тяжёлых) и вывозя из отделений в морг от двух до шестнадцати тел.

Королева Елизавета затаскивает принца Чарльза через окно.
1952 год

Опытный наблюдатель должен заметить первое, едва заметное скручивание придорожной пыли в будущий смерч. Я - опытный.

Понижение социального статуса и качества жизни усиливает обузданную маргинальную потенцию; валюсь. Но, как обычно, Господь даёт знать о своей заботе обо мне неожиданными звонками, невзначай-встречами, напомненными обязательствами. Надо делать следующий ход.

В декабре ковидные полгода, заберу отпускные и оттанцую в сторону. Куда? Мир сегодня слишком непредсказуем. Мечтаю о Монтевидео и Сантьяго-де-Чили и понимаю, что глупо поступать пехотным санитаром-добровольцем в Арцах посреди зимы.

Нет, вернуться в коммерческую инженерию было бы, пожалуй, наиболее разумно, но там, мне кажется, я скоро умру. Это ведь на целый год, никак не короче. И нефтяники сообщили, что реанимируют книгу. Бюджеты порезаны, мой гонорар потрачен, больше не дадут. Однако доделать надо: Shell издаст, пусть останется.

Придорожная пыль свивается на глазах. Мне в мае будет пятьдесят.

Смахнуть бы крошки со стола
В ладонь, как старые обиды,
Надеть пиджак, видавший твиды,
И в раскалённый добела,

До магмы дантовского ада
Сойти из тихого угла –
Где сны и розовая мгла –
В кипящий бег больного стада.

И, вспыхнув, выпасть, как зола,
Узором придорожной пыли.
Не воскресать. Чтоб все забыли.
Чтоб жизнь как будто не была.

С мусульманами-террористами я три года сидел на строгом режиме в Петербурге и восемнадцать месяцев в Дармштадте. Если правда, что "Ан-Нусра" воюет в Закавказье, то мы окукливаемся в новый ковидный мир с армией кровавых маньяков на лестничной клетке.

Дело не в благодарности партии и правительству, а в планах на жизнь.

Поступили вчера три пациента - 24, 31, 34. Как так-то? - спрашиваю. Все были на концертах. Музыка разная, больница одна. Поражения лёгких от 5 до 32%. Хотел в субботу к Сплинам на соседнюю улицу острова - не пойду. И отговариваю, если спросят.

А ещё училок везут. Вот так.

Сейчас я полагаю, что - с вакциной или без - останутся самые здоровые вместе с самыми осторожными. Не без потерь, разумеется, и с их стороны.

И ещё сохранится немного стальных.

Этот мир прост, пошл, глуповат и навязчив. Ни одно крупное движение моего сердца не имеет отношения к этому миру. Больше того, каждый выдох любви, жалости или гнева, такой сытный и остающийся в памяти навсегда, мешает этому миру и этот мир калечит истинное наслажденье.

В ярком белом клиническом свете он сидит на высокой лежачей каталке посреди шокового бокса, крепко держась за поручни, в майке и кислородной маске, пухлый и тонковолосый, как дитя, выпрямив ноги под одеялом, испуганно рассматривая нас.

- Я хочу домой, пожалуйста.

Форма головы, лба, глаз — синдром Дауна, в истории болезни сорок два года, перевод из другой больницы, двусторонняя пневмония. Реаниматолог выходит, я переподключаю кислород, укладываю баллон в ноги. Робко сопротивляется всему, лечь не может, меня не слышит, заглядывает, подтягиваясь на руках, в глаза:( Collapse )

и я сообразил: какой может быть флирт с сотрудником ковидной больницы?))